Чернобыльская катастрофа. С момента трагедии, которая потрясла весь мир, прошло уже 36 лет. О том, как сложились судьбы ликвидаторов аварии, смогли ли мы справиться с последствиями и какая помощь оказывается пострадавшим, поговорили в ток-шоу «Точки над i».
Юлия Самусенко, ведущая ток-шоу:
Ванда, мне хочется обратиться к вам. Как вы узнали о катастрофе в Чернобыле?
Ванда Курлович, вдова ликвидатора последствий аварии на ЧАЭС:
Мы в то время жили в Казахстане, Тургайской области, в Аркалыке. Просто повестка пришла. В один день прошли комиссию. Утром их забрали, сказали: «На стройки сельского хозяйства». Никто ничего не знал.
Юлия Самусенко:
То есть ваш муж отправлялся тушить четвертый энергоблок, ничего не зная?
Ванда Курлович:
Нет. На стройку сельского хозяйства – все.
Наталья Надольская, ведущая ток-шоу:
А чем он занимался там, когда приехал?
Ванда Курлович:
Водителем был, дальнобойщиком.
Наталья Надольская:
В день самой аварии, когда произошла катастрофа, он где находился?
Ванда Курлович:
Дома, как всегда, на работу ходил. Никто ничего абсолютно не знал. Если в газете была маленькая заметочка внизу – никто же на это не обращал внимание.
Наталья Надольская:
Мне хочется отдельно поговорить о ликвидаторах. Это те люди, которые, ни на секунду не задумываясь, бросились устранять последствия взрыва. Безусловно, их имена навсегда вошли в историю. Сегодня память героев чтут по всей стране. Людмила, вы как вдова ликвидатора – какие у вас чувства в этот день спустя 36 лет?
Людмила Гришковец, вдова ликвидатора последствий аварии на ЧАЭС:
Рада, что могу высказать свою позицию в отношении этой катастрофы. Что можно сегодня сказать? Память об этом, наверное, останется в наших сердцах и душах навсегда. Мой муж молодым ушел по призыву, не зная, куда направлялся. Они прибыли в чернобыльскую зону и только там узнали, что их отправили на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС.
Людмила Гришковец:
Я захватила с собой его портрет. Это портрет последних лет, когда он уже перенес много заболеваний и когда мы прошли тяжелый жизненный путь, потому что провел там три командировки в тяжелейших условиях. Он был экскаваторщиком, снимал верхние пласты земли. Их грузили на машину, жара была неимоверная, а работать на экскаваторе. Это сегодня благодаря Президенту в экскаваторах и тракторах есть кондиционеры. По тем временам, когда температура была 40-45 градусов, работали с открытыми дверями. Два раза в день приезжала машина специальная. Обливали водой его экскаватор, чтобы сбить всю радиацию с транспорта. Приходил, конечно, вечером уставший. Смены одежды им не дали никакой. Они были в своей одежде, со своей техникой приезжали. Никакой сменки у них не было. Ночевали они в школе, постоянная там была влажность. Просыпались утром во влажной одежде.
Наталья Надольская:
Знаете, мне кажется, что они, наверное, просто тогда еще не понимали масштаба всей трагедии, что произошло. Осознание пришло позже.
Людмила Гришковец:
Конечно. Оно пришло уже, наверное, именно во время второй командировки, когда они уже отдавали отчет себе, где находятся. Они уже знали, что едут в чернобыльскую зону. Знали, что нельзя есть яблоки, которые там росли. Нельзя было кушать ничего. Поэтому я вам скажу, что есть что вспомнить и о чем рассказать. Но все это было очень страшно. Потому что, когда третья командировка была, уже яблоки созрели. Видеть их, такие большие, красивые, и нельзя было съесть – они уже это понимали. Рассказывал муж ситуацию, когда прислали солдат. Молодые ребята вылезли из машины, увидели эти яблоки, тут же набросились на деревья, начали есть. И хотя их останавливали, они еще не понимали, что нельзя – уничтожили моментом все эти яблоки.
Наталья Надольская:
Вы знаете, мне кажется, это сейчас есть интернет, Google – все новости мгновенно распространяются по всему миру. Можно любое происшествие ввести в поисковую систему, и тебе выдаст сразу несколько источников новостей. А что было тогда? Тогда же не было ничего. Как можно было вообще понять, что произошло и оценить это?
Юлия Самусенко:
Да, и что можно было делать, и что – нельзя. Людмила, я понимаю, что, наверное, очень тяжело вспоминать то время, когда все это произошло. Но все-таки, каким был для вас день 26 апреля 1986 года, точнее, может быть, ночь?
Людмила Гришковец:
В этот день мы ничего не знали, потому что вся информация скрывалась. Я узнала об этой ситуации только 1 мая 1986 года. Я работала в госторговле и, находясь рядом с руководством, заметила, что много разговоров. Создаются небольшие группки, где они тихими голосами что-то обсуждают. И вдруг я услышала слово «авария». Тогда я подошла к ним и вскользь поинтересовалась, о какой аварии идет речь. Я услышала, что 26-го числа случилась эта катастрофа. Понять и осязать ее на тот момент мы не могли. Потому что взорвался реактор – слов таких еще не было. Все обсуждалось тихонько. Все масштабы охватить этой аварии мы не могли. Я домой пришла. С нами были дети, ведь мы не были предупреждены.
Юлия Самусенко:
Большая ошибка.
Людмила Гришковец:
Да.
Наталья Надольская:
А в самые первые дни ваш муж понимал, что произошло и устраняют последствия чего?
Людмила Гришковец:
Вы имеете в виду, когда он уже прибыл туда?
Наталья Надольская:
Да.
Людмила Гришковец:
На месте они уже разобрались с этим. Уже была информация, дозиметры. Когда их после работы проверяли, дозиметры зашкаливали.
Наталья Надольская:
Вы говорили, что обливали холодной водой технику. А была уже какая-то экипировка, может быть, специальная?
Людмила Гришковец:
Нет, ничего. Даже уезжая второй раз в командировку, из дома он брал с собой резиновые сапоги, куртку дополнительную. Это уже сегодня, общаясь с ликвидаторами, позвонив в Министерство архитектуры, я спрашивала, что почему отправлены были рабочие люди, молодые, здоровые – у моего мужа даже не было медицинской карточки в поликлинике, он был абсолютно здоров, ему было 34 года – без экипировки? Ведущая по чернобыльскому регистру объясняет: «Так получилось». Сегодня я знаю, что, допустим, медработники получали по четыре комплекта одежды. Они были обеспечены всем. А наши ушли так.
Была даже ситуация, когда должны были приехать на смену другие работники, а не присылали людей – наши работники бросили технику свою, все и уехали. Потому что они уже понимали, с чем связаны, где работают. Ведь мой муж работал на открытом экскаваторе. Температура за 40-45 градусов. Он был вечно мокрый, вспотевший. Эта ледяная вода, которой обливали машину, все условия привели к таким его тяжелейшим заболеваниям.
Юлия Самусенко:
Когда ваш муж почувствовал уже первые последствия от Чернобыля, от этой страшной работы? Когда это случилось?
Людмила Гришковец:
Уже в 1987 году у мужа моего обнаружились заболевания. Начну с того, что началось с тяжелейших головных болей. Мы уходили с ним на улицу, думали на воздухе будет лучше. По три-четыре часа до полуночи ходили на воздухе, чтобы снять эту боль. Тогда ничего не помогало, никакие препараты. Но он редко обращался в больницу. Физически здоровый человек, и вдруг эти приступы головных болей – он еще не отдавал отчета, что это последствия. Тогда еще про давление разговора не было, просто головная боль не понятно откуда. Уже в 1988 году, когда ситуация осложнилась и он стал совсем тяжело, себя плохо чувствовать, мы обратились к врачам. Был выявлен хронический гломерулонефрит тяжелой формы. С тех пор пошло одно заболевание наслаиваться на другое. Постоянным стал пациентом нефрологических отделений. Ухудшалось состояние здоровья. В 2006 году он уже стал инвалидом второй группы. Заболевание было увязано с Чернобыльской АЭС. Получал, спасибо Президенту, повышенную пенсию. Ведь не все в состоянии наше государство обеспечить медпрепаратами, есть какой-то предел. Благодаря поддержке Президента мы могли покупать более дорогостоящие препараты. Потом в 2007 году – коксартроз. В 2009-м пришлось поменять оба тазобедренных сустава, в 2010 году – второй тазобедренный сустав. В 2015 году обнаружен рак почек. Он уже с 2011 года жил за счет гемодиализа.
Хочу выразить благодарность нашим девочкам из гемодиализного отделения, которые оказывали всю необходимую помощь, давали свои телефоны. Я могла вечером, когда муж плохо себя чувствовал, позвонить, проконсультироваться. Я им очень благодарна за всю ту поддержку. И тем врачам, нефрологам. С большой теплотой и любовью помню врача-нефролога Серебро Анну Иосифовну. Когда мы уже появлялись в Боровлянах с моим мужем, несмотря на огромные очереди к этим врачам, она всегда выходила, говорила: «Заходите вы». Потому что она говорила: «Как он еще держится? Как он еще жив до сих пор?» В 2015 году обнаружили рак, поэтому пришлось ложиться в отделение онкологии в Боровлянах.
Наталья Надольская:
Учитывая то, что ваш муж был в самом эпицентре тех событий ликвидатором и умер в 2018 году, я думаю, что именно ваша забота и внимание сыграли тоже не последнюю роль. Ванда, у меня к вам вопрос. Ваш муж Александр Курлович тоже получил колоссальную дозу радиации. Он был одним из тех, кто работал у самого реактора. На какие работы его отправили?
Ванда Курлович:
В конце апреля 1986 года его отправили, в начале мая он уже был на месте. Привезли в Желтые Воды, сразу дали там КрАЗы и отправили прямо на реактор. Он возил инертные грузы для саркофага.
Наталья Надольская:
Я так понимаю, что строили саркофаг над четвертым реактором?
Ванда Курлович:
Да, трехступенчатый. Он постоянно там работал с конца апреля по сентябрь.
Наталья Надольская:
А уровень радиации отслеживали тогда, когда он работал?
Ванда Курлович:
Конечно, но никто же ничего не говорил.
Читайте также:
«Тысячи лет еще люди не будут там жить». Какой ущерб Беларуси нанесла чернобыльская катастрофа?
«Это слезы и боль». Как вдовы ликвидаторов относятся к туристическим поездкам в Чернобыль?
«Хотелось спать, горечь во рту». Много ли художественного вымысла в фильмах о Чернобыле?
