Сегодня в программе «Простые вопросы» Екатерина Рождественская – художник, фотограф, писатель, главный редактор еженедельника «7 дней».
Добро пожаловать на программу «Простые вопросы». Сегодня в отеле «Пекин» я имею счастливую возможность представить вам Екатерину Робертовну Рождественскую. Больше спасибо, что нашли время для этой беседы. Вы знаете, я в некотором замешательстве, потому что, представляя Вас, надо перебирать достаточно большой список: знаменитый фотохудожник, первый переводчик на русский язык романов Сидни Шелдона. Потом, наверное, супруга, как пишут, «самого осторожного медиа-магната России». Далее – модельер одежды. Но, наверное, лестнее всего сейчас говорить «писатель».
Екатерина Рождественская, художник, фотограф, писатель, главный редактор еженедельника «7 дней»:
Да, сейчас это самое важное для меня.
Ваша книга «Жили-были, ели-пили... Семейные истории», вообще, успешная по тому, как она сейчас продаётся в России?
Екатерина Рождественская:
Да, очень. Для меня это удивительно, потому что я не писала до вот этого моего возраста.
И я думаю: чего я дурью занималась, вообще, всю жизнь?
Потому что это такое шикарное занятие, это так интересно, так удивительно. Это настолько мощно для меня! И я сейчас каждую свободную секунду пишу. Я села в поезд и стала писать, потому что я не могу без планшета.
Но говорят, что просто написать первую книгу. А дальше начинаются сложности.
Екатерина Рождественская:
Нет. Сейчас у меня ушла в типографию четвёртая, я пишу пятую и шестую. Поэтому пока есть…
Видимо, я накапливала всё это время, как-то собирала опыт и сейчас это всё выливается.
Но для того, чтобы так много и так разносторонне всем заниматься, надо так родиться и так выйти замуж?
Екатерина Рождественская:
Да нет…
Я имею в виду: это улыбки судьбы или, всё-таки, каждый человек может такое придумать?
Екатерина Рождественская:
Вы знаете, когда и родители известные и обеспеченные, и муж обеспеченный, можно сидеть и листать, рассматривать гламурные журналы, ездить на Лазурный Берег и ни в чём себе не отказывать.
Но, видимо, гены. Я думаю, что это гены, которые не дают мне почивать на лаврах, чужих причём, родительских. А хочется в бой всё время.
Когда началась Ваша «Частная коллекция» – начало 90-ых, 1992?
Екатерина Рождественская:
Восьмой.
Это был настоящий фурор. Безумное количество подражателей, даже в телевизионных версиях всего этого. Это можно было как-то запатентовать? Потому что, всё-таки, идея-то вполне конкретная.
Екатерина Рождественская:
Идею – нельзя, я пыталась.
Идею запатентовать нельзя, можно было заниматься с каждой отдельной фотографией и картиной.
Но, поскольку я сняла более 6 тысяч человек, то я бы, во-первых, столько бы не сняла, если бы занималась вот этим. И потом, это бессмысленно, потому что главным было идею запатентовать, что оказалось невозможным.
Сейчас такие технологии, что воссоздать что-то из разряда того, что делалось Вами в самом начале… И, насколько я понимаю, делалась каждая работа, а это колоссальный труд, особенно используя те технологии.
Сегодня на телефоне нечто подобное можно за несколько минут сделать. Значит ли это, что жанр себя обесценил?
Екатерина Рождественская:
Не знаю.
Приём себя обесценил, скажем так.
Екатерина Рождественская:
Не думаю, что кто-то этим будет заниматься вот так, в доморощенных условиях. Знаете, дарят на юбилей картины, есть какие-то специальные салоны, которые этим занимаются. Я отношусь к этому совершенно нормально.
У каждого семья, каждый хочет зарабатывать на хлеб и кормить детей. Поэтому хорошо, что творчеством занимаются, а не чем-то таким. Не мошенничеством.
Поэтому – на здоровье. Я, как знаете, такой аксакал, который смотрит на своих детей с улыбкой. На здоровье.
Вы очень откровенно рассказывали во многих интервью о тех, с кем работали. Так, знаете, безо всяких обиняков говорили, что в ком-то разочаровывались, кто-то – наоборот, очень сильно понравился. Я очень обратил внимание на то, что Вы сказали, как не выдерживают испытания славой: «Практически никто не выдерживает испытания славой». Потому что Вы лет 15 снимали и имели возможность видеть, как человек меняется. В чём дело? Почему это не происходило с людьми закалки, скажем, периода Вашего отца. Вот человеческая порода помельчала, или слава стала более доступная?
Екатерина Рождественская:
Я думаю, второе. Не мельчают, нет. Просто раньше люди очень долго шли к славе. Они очень много над собой работали, они проходили большие испытания и понимали, как это высоко, как это сложно, как это важно. А сейчас, Вы знаете, стоит детям, которые ко мне приходят…
Я даже не знаю, кого я снимаю. Потому что вываливаются толпой, и среди них администраторы, режиссёры, охранники.
И какой-нибудь молодой актёр, да?
Екатерина Рождественская:
И кто-то среди них, кого я должна снимать, иногда он, знаете, не идёт, а парит над полом, потому что он уже звезда. И только тогда я понимаю.
Их вот так вот из толпы пинцетом забирают и ставят на съёмочную площадку. У них нет к этому никакой истории, у них нет иногда, бывает, образования, они не воспитаны.
В общем, просто, наверное, по внешности. И начинается «звёздный час»: какая-то мыльная опера, какой-то сериал, большие рейтинги. Они становятся известными в течение нескольких недель или месяцев. Они к этому не готовы абсолютно, но считают, что схватили Бога за бороду и могут требовать к себе лимузины, райдер специальный, и к ним должны приезжать в студию, а не они куда-то.
Но ощущение собственного величия – оно есть, я тоже много интервью записываю.
Екатерина Рождественская:
Это и есть очень смешно.
Скажите: Вы же трёх мальчишек воспитали, в конце концов. Это из разряда самых страшных искушений, которые дьявол человеку подкидывает: огонь, вода, медные трубы. Можно сказать – алкоголь, наркотики и вот эта слава. С первыми двумя хотя бы врачи знают, как бороться.
Екатерина Рождественская:
С этим невозможно бороться.
Какую-то прививку можно?
Екатерина Рождественская:
Вы знаете, это, опять же, гены. Это только внутренняя какая-то свобода и несвобода, это внутреннее ощущения правильности, честности и ещё чего-то. И это взгляд на себя со стороны.
Скажем, Гурченко – она абсолютно не страдала звёздной болезнью. Рязанов.
Они просто понимали, что они уже заслужили к этому времени, а что – нет. Они требовали от всех профессионализма, они очень ценили своё время и чужое. Но это совершенно не то, это не медные трубы.
Вас спрашивают бесконечно о ваших работах.
Чаще всего, насколько я понял из интервью, которые я прочитал, спрашивают о том, как вы снимали голого Газманова, Людмилу Марковну Гурченко.
Екатерина Рождественская:
Это да, это скандал.
Знаете, есть такая у художников работа, которая считается самой недооценённой. Вот, по Вашему мнению, может быть, не самый известный человек, но там было столько труда и придумки, а вот славы ей не особо досталось. Есть такая работа?
Екатерина Рождественская:
Я не отношусь так к каждой работе, что вот тут есть слава, а тут – нет.
То есть недооценённые работы Вы не назовёте мне?
Екатерина Рождественская:
Их много, наверное. Но мне всё равно, потому что там вал.
Вот знаете, как бывает с музыкантом. Вот эту песню я написал, я её очень люблю. Но почему-то она публике не понравилась.
Екатерина Рождественская:
Да нет. Вы знаете, из 6 тысяч очень сложно выбрать. Какие-то работы в столе до сих пор лежат, которые не идут у меня, я их не могу выдать. Но, в основном, это такой подъём оптимизма и счастья, мне кажется.
Про недооценённость у меня такой вопрос. Вам совсем немного лет было, Вы переводили романы таких писателей, Моэма. Насколько мне известно, Сидни Шелдон, он в Книге рекордов Гиннесса по количеству языков, на которые он переведён.
Екатерина Рождественская:
Это была одна из главных обид моей жизни.
Принесли первый перевод на русский язык (или, скажем, один из первых), его развернули, и Вы бросили профессию просто.
Екатерина Рождественская:
Ну, это да. Потому что я очень увлекалась Шелдоном, потому что это был для меня совершенно новый опыт чтения, когда книжку можно прочитать за одну ночь, за один день. Я читала, читала, и решила перевести. Перевела (я параллельно переводила и Моэма, и Стейнбека, и Джона ле Карре). И вот такой лёгкий стиль, лёгкий, интересный сюжет. Я решила: почему нет, это так должно быть интересно, это новое. Я принесла такую рукопись (причём раньше же надо было отдавать машинистке перепечатывать), это такой большой объём работы. Прочитали. По-моему, с удовольствием прочитал редактор. И когда я уже пришла с другой рукописью, которую он мне давал перевести, Стейнбека, я говорю: «А что с Шелдоном?»
Он так открыл и говорит: «Никак. Советскому читателю это совершенно не интересно, это капиталистические дела мелкие».
Но через полгода вышел первый его роман, не в моём переводе. И это было безумно обидно.
Все дети, безусловно, любят своих родителей. Особенно дочери любят своих отцов. Кто-то сильнее, кто-то меньше – по-разному складываются отношения. Есть очень много примеров дочерей известных отцов, даже великих. Но вот этот момент, когда совершенно точно, осознанно понять грандиозность таланта человека, который с тобой с твоего рождения. Как это происходит? Или это плавное обожание с детства переходит постепенно в беспристрастное признание величия?
Екатерина Рождественская:
Я думаю, что это, действительно, очень плавно было, потому что отец всегда работал дома, всегда запирался в кабинете, и когда выходил оттуда…
У меня всегда были тихие игры, и, вообще, у нас был культ отца.
Может быть, не просто потому, что это был единственный мужчина в семье, отец, огромный и красивый. А просто он был такой доброты человек, что все ему поклонялись, действительно, как Богу. Потому что он отдавал столько, что нам это было трудно принять. Я играла всегда тихонько в уголке, и когда он выходил с листочками стихов, всегда выходил в клубах дыма, потому что он очень много курил, он говорил всегда одно и то же: «Девоньки, пойдёмте я вам почитаю».
И все девоньки – мама, я, бабушка, прабабушка – собирались, и он читал стихи.
Иногда я делала замечания, и надо сказать, что отец большей частью шёл у меня на поводу и изменял то, что я просила.
Вам же объективно сложно, наверное, оценить, насколько хороши стихи по сравнению с другими. Особенно из той плеяды, которую обычно перечисляют в любой статье: Рождественский, Евтушенко, Вознесенский.
Екатерина Рождественская:
Они все разные. Это только сейчас такое впечатление, что они все ходили за ручку по Переделкино и писали стихи. Они не так часто виделись, они соперничали, особенно отец с Евтушенко.
С Вознесенским они, вообще, очень редко виделись, хотя жили на одной улице. И у всех стихи очень разные!
Такой удивительный факт. Ваш отец серьёзно заболел. Вы дошли прямо до Горбачёва, чтобы найти возможность получить его же, собственно, средства, чтобы сделать операцию за границей. И это продлило ему более чем на пять лет жизнь. После этого, Вы сами говорите, он написал свои лучшие стихи. Но Вы же сами говорите, что Вы эти стихи не читаете и даже эту книжку, последние стихи Рождественского, ни разу не открывали.
Екатерина Рождественская:
Я их не могу читать. Хотя я помню, он читал их нам. Мы жили в Переделкино, наверху у него был кабинет, и он спускался, читал: «Послушайте, что я вам читаю». И читал.
Он в каждом стихотворении с нами прощался. Я его спрашивала: «Папа, зачем ты это читаешь? Я не могу это слушать».
Он говорит: «Вы же понимаете, что я ухожу. И я должен вас подготовить. Меня не будет скоро, но останутся эти стихи, и это нормально, это естественно». Он так объяснял, что мне, в конце концов, тоже казалось, что это нормально – вот так вот готовить людей. И я, может быть, тоже по-другому восприняла его уход. Хотя, всё-таки, у меня осталось ощущение какого-то предательства. Мне казалось, что, всё-таки, бросил.
Какая самая любимая песня на его стихи для вас? Все помнят «17 мгновений весны», но это для меня очень трогательная вещь.
Екатерина Рождественская:
«Спрячь за высоким забором девчонку – выкраду вместе с забором».
Екатерина Робертовна, спасибо большое за то, что выкроили время на эту встречу. Спасибо за Ваш визит в Минск. Очень рекомендую всем прочитать Вашу книжку и сам это обязательно сделаю. Потому что только благодаря нашей встрече, я смогу её заполучить.
