Сегодня в программе «Простые вопросы» с Егором Хрусталевым знаменитый телерепортер Владимир Кондратьев.
Владимир Петрович, большое спасибо за то, что нашли возможность для этого интервью. Даже не знаю, как Вас отблагодарить за то, что попал в студию НТВ.
Владимир Кондратьев, тележурналист:
Это само собой разумеется. Мы дорогим гостям из Беларуси всегда очень рады.
Владимир Петрович, как про Вас и в шутку, и всерьез говорят, что достаточно много в России репортеров с именем, но с отчеством – один. Если для западного телевидения, особенно для американского, достаточно привычно, что человек, который ездит на съемки, делает репортажи, это обязательно взрослый человек, то у нас это удел молодых. Почему же вы все-таки не перешли на студийную работу, на какую-то основательную административную деятельность, а все время продолжаете активно ездить в самые горячие точки.
Владимир Кондратьев:
Я где-то слышал такое выражение, что человек должен заниматься тем, что ему лучше всего дается. То есть если я репортер, то лучше мне и не переходить, например, в ведущие программ, потому что это будет хуже. Я уже в этом убедился. Когда-то мне предлагали вести программу, я долго думал и все таки решил отказаться. Поскольку здесь я все-таки один из лучших, а там я буду, может быть, хуже, чем другие. Тем более, что есть свои подводные камни в любой журналистской профессии на телевидении. Я считаю, что ведущий – это та ступень, которую должны преодолевать люди, более предрасположенные и способные к этому.
Удивительная история. Мои личные эмоции. Когда я начал очень интересоваться телевидением, все телевизионные репортажи из-за границы у меня, естественно, ассоциировались с теми людьми, которые рассказывают об этих странах. И у меня было полное ощущение, что люди, которые представляют ту или иную страну, и сами очень похожи на типичных представителей. Например, Владимир Цветов, как ни крути, похож на японца. Игорь Фесуненко – никарагуанец. Фарид Сейфуль-Мулюков – татарин. Валентин Зорин – представление об американце. А Вы были настоящим немцем. Вот даже если сделать какой-нибудь художественный фильм и попытаться найти настоящего немца – русоволосого, стройного, подтянутого… Вы чувствуете, что похожи на настоящего немца? Или таким стали из-за этих репортажей?
Владимир Кондратьев:
Честно говоря, я не знаю. Может, быть похож, может быть, нет. Но в Германии ко мне достаточно часто обращались, как к немцу. Не скажу, что прямо настоящий Ганс, но более-менее типичная внешность. Видно, что не беженец с Ближнего Востока, так скажем.
Владимир Петрович, Вы делали большой документальный фильм о падении Берлинской стены. Вы были свидетелем. Я помню эти рекламные или анонсирующие ролики по НТВ, где показывали тот самый отрывок, где Вы впервые, наверное, за историю советского телевидения появились с бутылкой пива. Но мой вопрос о другом. Знаете, я в одном из интервью столкнулся с теорией о Четвертой мировой войне, а потом один футуролог высказал мысль о том, что не закончилась Первая мировая война. Так унизили немецкий народ, что тогда началась Вторая мировая война, а сейчас все события, которые происходят в Европе, все равно происходят вокруг Германии. И вроде бы, несмотря на то, что немецкая нация признала ошибки, все равно внутреннее ощущение величия нации и главных в Европе из немцев не искоренить.
Владимир Кондратьев:
Нет, я в это не верю. Немцы уже совсем другие. Я хорошо знаю немцев, я жил много лет. И в Восточной Германии я больше 5 лет провел, и в Западной Германии тоже очень много лет – почти 12. Я хорошо знаю немцев. Этой угрозы больше не существует, что немцы будут инициаторами новых пожаров, новой войны в Европе.
Владимир Петрович, наверное, в Вашей судьбе больше, чем в жизни других журналистов, было возможностей интервьюировать и присутствовать на пресс-конференциях самого высокого уровня, первых лиц различных государств, причем даже нескольких поколений.
Владимир Кондратьев:
Это, в первую очередь, касалось Германии. Я там всех канцлеров видел и разговаривал с ними. И за те годы, которые я работаю в России, весь так называемый политический бомонд прошел, нескромно говоря, через мои руки, через мой микрофон.
У меня вопрос такого рода. Власть сама по себе объединяет все возможные самые ужасные искушения, которые могут выпасть человеку. Это и тщеславие, и гордыня, и деньги, и доступность каких-то других благ. При этом, как мой любимый немецкий писатель Ремарк писал, для того, чтобы увидеть человека, нужно увидеть начальника, и он совершенно по-другому откроется. Видимо, люди, достигающие власти, это люди определенного характера. Кто из тех, кого Вы видели, совершенно не вкладывался в понимание: ему власть досталась или случайно, или он не подходил, или она не подходила? Какой персонаж из тех, которых Вы видели, совершенно не рифмовался с властью?
Владимир Кондратьев:
Сейчас, по прошествии многих лет, оглядываясь на свой предыдущий опыт, Брежнева я не интервьюировал, но сопровождал его во время визитов в Германию в 1981 году. С тех пор я видел всех наших руководителей. И должен сказать, что если говорить о негативном впечатлении, о том, кто не вписывается в рамки руководителя, то для меня, пожалуй, это все-таки Борис Николаевич Ельцин. Мы знаем многие его слабости. Я в 1994 году был свидетелем того, как все это происходило, когда в начале сентября был вывод войск. Действительно, это нанесло тогда большой моральный ущерб. И мое впечатление тогда от руководителя было подорвано. Я рядом стоял, буквально в двух шагах от него с канцлером Колем. Я слышал все их разговоры, начиная с утреннего незапланированного выступления Ельцина на площади, когда был вывод войск (слышал, как он говорил: «Гельмут, как мы с тобой порешили, так и сделаем!»), и весь этот день с оркестром у ратуши. На меня это произвело неизгладимое впечатление, оставило незабываемый след в моей журналистской работе. Это было очень неприятно, должен сказать.
Скажите, если говорить о партийной элите советского периода, можно ли говорить, что это были пусть и руководители пролетарского государства, но своего рода аристократы?
Владимир Кондратьев:
Я помню Брежнева, когда он по-аристократски, по-рабочекрестьянски сказал: «Товарищ Бранц, мы с тобой…». Ну какие аристократы в советский период? Если Вы имеете в виду Горбачева, как аристократа (я считаю его советским лидером, но он был уже где-то на перепутье между советским и перестроечным периодом), то он был, конечно, намного интеллигентнее. Я помню его исторический визит в 1989 году, когда действительно принимали, как героя. Сцены были такие трогательные, когда ребенок на Бундской площади и другие кричали сокращенно «Горби! Горби!», его носили тогда на руках. Может быть, это с ним сыграло такую злую шутку. Он слишком уверовал в свою исключительность, в свою значимость. И кода все произошло в 1989 году, в ноябре, для него это был очень неожиданный момент и, наверное, большой удар. Он, наверное, и сам не ожидал, что выпустит из бутылки такого Джина, которого назад уже не загонишь. И он уже фактически не контролировал тогда процесс, точно могу сказать. Немцев тогда было уже не остановить, они делали все, что считали нужным. Они уже ввели немецкую марку, партии там были уже западного толка, они уже фактически формировали политику общегерманского государства. И то, что сделал Горбачев, признав право Германии на объединение, это уже было следование обстоятельств.
В Вашей карьере был ли момент, когда приходилось меня какие-то иллюзии или взгляды? Или Вы с самого начала подразумевали и понимали, что Вы – свой среди чужих, человек понимающий, что происходит?
Владимир Кондратьев:
Я так не рассматриваю. Что значит свой среди чужих? Естественно, я был в чужой стране, там другие совершенно порядки, другие моменты. Но не забывайте, что все-такие еще с молодости, с 19 лет, жил в Германской Демократической Республике. Провел там 5 лет, учился там – закончил факультет журналистики в Лейпциге (в этом университет несколько лет спустя училась Ангела Меркель). И я прекрасно умел общаться с немцами. Я вжился в тот образ жизни, и для меня работа ФРГ была продолжением того периода молодости. Для меня не было никакого привыкания, никакого удивления перед другими порядками, другими обычаями.
А потом произошло ваше такое удивительное, даже сказочное возращение. Причем на тот момент на самый яркий и самый крепкий информационный телевизионный канал, в студии которого мы сегодня находимся. В череде совсем юных, молодых журналистов Вы выделялись всего лишь возрастом, а вот задором и азартом не уступали. Давали фору задором. Что с Вами произошло? Знаете, говорят, такое бывает с людьми: пережил кризис среднего возраста и и начал новую жизнь.
Владимир Кондратьев:
Тогда я еще не был таким старым, как сейчас, но, конечно, постарше, чем мои молодые коллеги.
Это, скорее всего, связано с тем, что я уже не мог выбраться из того круговорота, который меня все время сопровождал, когда я работал в Германии. Представляете, каждый день немцы работают, начиная с 7.00 утра. И я каждый день по часам вставал в 6 утра и первым делом читал газету, а уже в 7 с лишним названивал по телефону партнерам, немецким коллегам, немецким политикам, чтобы договориться, поскольку немцы и начинают работать рано, и заканчивают работать рано. Поэтому надо было все успеть. И у меня выработалось такое чувство, что если я 2-3 дня не был в эфире, материал не был в эфире, начинаю уже страдать. Я до сих пор испытываю это чувство. Ночью мне иногда даже снится, что я делаю материал, не успеваю, надо делать, надо обязательно успеть. До сих пор мною владеет это чувство. Я думаю, это помогает как-то поддерживать тот журналистский тонус.
Выглядите Вы замечательно. Вы производите впечатление колоссально источающего энергией человека.
Владимир Кондратьев:
Это адреналин. Всегда, когда эфир, записи, особенно прямой эфир, адреналин делает чудеса с любым журналистом. Он совершенно иначе начинает думать, иначе действовать. Я считаю, что та закалка, которую я получил, работая за рубежом, дала мне возможность, когда мне Олег Добродеев предложил перейти на НТВ, согласиться. Действительно было очень интересно, был молодой начинающий канал. И я до сих пор еще не ушел. Пока себя неплохо чувствую, пока здоровье позволяет (хотя, конечно, уже устаешь больше, чем раньше), я, как говорится, не то что буду до последнего вздоха работать здесь наравне с молодыми, но какое-то время я постараюсь работать в таком же духе.
Владимир Петрович, позвольте пожелать Вам здоровья, успехов. Я думаю, что я не слукавлю, если скажу, что Вас прекрасно знают и очень любят белорусские телезрители.
Владимир Кондратьев:
Я Беларусь тоже очень люблю. Это очень интересная для меня страна, я был там неоднократно. Меня всегда поражала в Беларуси близость к европейскому укладу жизни – хорошие дороги, прекрасные пастбища, жизнь на деревне, ухоженная жизнь в городе, порядок, доброжелательность граждан белорусских. Я Беларусь действительно очень ценю и очень рад, что эта страна является ближайшим партнером нашей страны. Я думаю, наше сообщество вместе с Казахстаном будет еще процветать. Когда меня спрашивают, что Россию ждет, в России будет экономика падать, я отвечаю, что этого не будет. Россия еще совершит рывок, которому вы все еще удивитесь. Я уверен, что вместе с Беларусью когда-нибудь мы этот рывок обязательно совершим.
Мне кажется, что почти у каждого журналиста есть какой-то удивительный момент, вопрос, или встреча, или ситуация, произошедшая во время пресс-конференции, передачи, которая или снится часто, или повторяется как страшный сон или как звездный час. Был ли у Вас такой момент?
Владимир Кондратьев:
Да у меня все время моменты – мне все время снится. Я некоторое время назад общался с нашим великим диктором Игорем Леонидовичем Кирилловым. Ему все время снится сон: вот он открывает папку с текстом на столе, а там текста нет – совершенно пустая папка. Для меня такой сон – это то, что я делаю какой-то материал, до эфира остается час, а нужно еще написать текст, его смонтировать, отнести на выпуск и так далее. Для меня это кошмар. Кошмарный сон, который, честно Вам скажу, сопровождает меня постоянно. Естественно, бывали почти проколы, когда действительно на грани все было.
Большого Вам здоровья! Большое спасибо, что нашли время и пригласили в Ваш уютный телевизионный дом.
Владимир Кондратьев:
Спасибо большое!