Виктор Сухоруков, народный артист Российской Федерации, в программе «Простые вопросы» с Егором Хрусталёвым.
Егор Хрусталёв, ведущий:
Виктор Иванович, большое спасибо за возможность с Вами встретиться. Мы, я поясню, разговариваем в Вашей гримёрке, сразу по окончании спектакля. Сейчас уже близится время к полуночи, но Вы нашли время и чувствуете себя, я вижу, полным энергии! Как?
Виктор Сухоруков, актёр театра и кино, народный артист Российской Федерации:
Можем ещё и актик сыграть!
«Достоевский обогащает, он в твои годы делает тебя не старше, не умнее, а богаче»
Егор Хрусталёв:
И сыграли-то Вы сложнейшую роль в «Преступлении и наказании». Вы знаете, у меня, у одного приятеля жена, когда увидела, что он перечитывает «Преступление и наказание», говорит: «Закрой и перестань! Впадёшь в депрессию».
Виктор Сухоруков:
Гениальные произведения не могут вызвать у Вас чувство упадка, расстройства. Только положительные эмоции! Мне так кажется. У меня иногда так бывает, когда я читаю, прочитываю интересную литературную историю, чувство жалости, что это закончилось. Я хочу, я требую продолжения! Я иногда хочу продолжения, и мне не хочется расставаться с этими героями. Я не хочу уходить из той атмосферы, из той жизни, которую даёт мне автор. А уж, если есть, как у Федора Михайловича Достоевского, размышляющая, содержательная, повествовательная, а, самое главное – философская какая-то тема, где он даёт мне возможность думать над собой, над жизнью, над какими-то вещами, явлениями. Он вовлекает меня вот в эти размышления. И ты в этих размышлениях не путаешься, ты разбираешься, они тебе понятны, интересны, и тебе хочется дальше работать над собой. Ну как это может вогнать тебя в депрессию? Нет, Достоевский – тот автор… Когда он обогащает тебя, он в твои годы делает тебя не старше, не умнее, а богаче. Вот так вот. Поэтому у меня такое впечатление.
О пьесе «Старший сын». «Там заложено то, что будет при компьютерах, без компьютеров, при инквизиции, при фашизме, при коммунизме»
Егор Хрусталёв:
Через считанные дни мы ждём Вас в Минске со спектаклем «Старший сын».
Виктор Сухоруков:
Вампилова.
Егор Хрусталёв:
Вампилова.
Виктор Сухоруков:
И я думал, что Вы перебросите «мостик» от Достоевского к Вампилову и скажете: «Ну, это Достоевский, это там… Это где-то далеко. А вот Вампилов – совсем рядом».
Егор Хрусталёв:
Ну, Вы знаете, с одой стороны, да. Но, с другой стороны, как мне представляется, совсем немного произведений, написанных в середине ХХ века, особенно в советский период, которые имеют право жить достаточно долго, остаются актуальными. Но в аннотации написано, что «Старший сын» – это комедия. Когда я читал аннотацию, по-моему, к американскому или английскому фильму, написано – трагикомедия. В Вашей ситуации, Ваша постановка – это комедия или трагикомедия?
Виктор Сухоруков:
Если я скажу честно, что это – трагикомедия. Но что это даст читателям или зрителям? Да, это жанр – трагикомедия. А что такое «трагикомедия»? Это смешно и грустно в одной кастрюле. А самое главное, конечно, «Старший сын» – это шедевр ХХ века, шедевр Вампилова, шедевр драматургии. В нём потому что заложена тема библейская, тема блудного сына, тема розыгрыша, тема заблуждения. А всё, вот то, что я перечислил: заблуждения, розыгрыш, осознание – кто я есть на этой Земле, – это было, есть и будет при компьютерах, без компьютеров, при инквизиции, при фашизме, при коммунизме и при том светлом дне, когда все будут мягкими и пушистыми.
Об образе Сарафанова. «Прекрасная мысль Вампилова, которую, может быть, не учёл Леонов: жена ему оставила двоих детей»
Егор Хрусталёв:
Виктор Иванович, но большинство, всё-таки, наверное, помнят эту пьесу по фильму, где вот роль, которую Вы исполняете, играл Евгений Леонов.
Виктор Сухоруков:
Да.
Егор Хрусталёв:
Это – глубоко несчастный человек. Вот, в его исполнении. В Вашей ситуации я лишь могу предположить, потому что все Ваши персонажи чуть-чуть с «сумасшедшинкой».
Виктор Сухоруков:
И тут сумасшедший!
Егор Хрусталёв:
И тут тоже, да?
Виктор Сухоруков:
Ну, конечно, он блаженный. И это так написано. Вот он сыграл его реального, социально такого органичного, пьющего человека – Леонов. Если нас сравнивать, как играл Леонов. Придумал его Виталий Мельников, у которого я сыграл полусумасшедшего Павла Первого. Так вот, вернёмся к «Старшему сыну». Что сравнивать моего Сарафанова, которого жена называла блаженным. И когда мне говорят: «Он – пьющий, пьяница, неудавшийся музыкант». Я говорю: «Стоп, ребятки!» Вы пропустили одну прекрасную мысль или зарисовку Вампилова, которую, может быть, не учёл Леонов вместе с Виталием Мельниковым: жена ему оставила двоих детей. Мал мала меньше. Могла ли женщина, мать, жена оставить, уйти с инженером от него и, оставив на его попечении, на его воспитании, на его вырост – детей. Ребёнку, мальчику, 3 годика, девочке – 5 лет. Вы только вдумайтесь! Но она же оставила! Значит, она понимала, что он их подымет, он их вырастит. Нет, друзья. У нас мой Сарафанов намного богаче, глубже. И третья тема. Ну, если сыграл Леонов, сыграл и Сухоруков! Завтра сыграет ещё кто-то. И этот спектакль, эту пьесу играют многие. Просто, у неё был период, когда она была суперпопулярна. Сегодня она скромнее существует на подмостках сцены. И, тем не менее, это – драматургия. Ну, что мне теперь после Леонова не играть Сарафанова? Так же как, ну, давайте после Смоктуновского не будем играть Гамлета.
О постановке «Старший сын». «И закончится спектакль почти по Рембрандту. И, как в Библии»
Егор Хрусталёв:
Но Вы как раз, по-моему, и играете роль Смоктуновского. Вот только что закончили…
Виктор Сухоруков:
Порфирий Петрович!
Егор Хрусталёв:
Порфирий Петрович. Да, кстати, да! Виктор Иванович, к Сарафанову приходит молодой человек, 21 год, который говорит: «Я – сын». Вот, в общем-то, для человека, у которого большая часть жизни прошла, это что-то, вроде подарка судьбы или усмешки судьбы?
Виктор Сухоруков:
Испуг. Прежде всего, испуг. Он этого не только не ожидал, он этого во сне не видел. И это… Это, мне кажется, кромешный испуг! Это, знаете, как… Появление, явление не Христа, или даже не знаю кого. Мальчика, который приходит и говорит: «Я – твой сын», это, всё равно, что ты прожил не свою жизнь! Как осознать, что ты прожил не свою жизнь? И, когда я в финале говорю ему, обнимаю его – открою секрет только для белорусов! Когда я его обнимаю, он стоит спиной ко мне, и я говорю: «20 лет я жил чужой жизнью! Своё счастье я оставил там, в Чернигове! Боже мой!» И я беру за руки этого пацана, а он стоит спиной, сзади. Знаете, вот как, поверни нас – он будет лицом, поверни меня – я буду. И я поднимаю ему руки, как распятье, и говорю: «Как я мог! Почему я её не разыскал?! Не пойму, не понимаю! Но теперь кончено! Кончено! Я возвращаюсь!» А я держу его руки в своих, и он там терпит. Я его распинаю так же, как себя. Ну, что это… Это всё продумано. И вот это распятие – как, знаете, покаяние. И закончится спектакль почти по Рембрандту. Как – я не скажу. Кто видел, тот знает. А кто не видел, пусть приходит, посмотрит. Мы тоже кончаем классически красивой композицией из картины Рембрандта. И тоже, как в Библии.
«Много общего у меня с Сарафановым. Потерянность, одиночество, непонимание меня»
Егор Хрусталёв:
Виктор Иванович, ну, вот такой поворот судьбы. В общем-то, это является комедийной составляющей сюжета, но вот чисто человеческая судьба и Ваша личная судьба: как Вы считаете, над Вами, вот, усмехается или всё время посылает испытания, пробует на прочность?
Виктор Сухоруков:
Вопрос замечательный! И из Ваших уст он звучит, как будто, я пишу книгу. Эти вопросы надо мне самому задавать, если бы я писал книгу. Биографическую или какой-то трактат жития. Понимаете, не святых. В данном случае, этот вопрос заслуживает написания книги. Я тоже Вам признаюсь, и тоже, наверное, впервые. Конечно, много общего у меня с Сарафановым. А главное – потерянность, одиночество, непонимание меня. Так же, как и Сарафанова. Вот знаете, как от него убегают дети. По разным причинам. И он хочет их удержать, остановить. И ничего у него не получается. И в нагрузку к этому, на него обрушиваются, конечно, испытания. И Вы эту фразу, это слово произнесли.
«Я полжизни в испытании. И сегодня опять – чтобы не скатиться обратно, продолжать жить и быть полезным»
Виктор Сухоруков:
Я полжизни в испытании. Когда-то это испытание я не понял, но оно уже существовало в моей биографии. Потом это испытание придумал я сам и навлёк на себя это испытание, чтобы стать другим, ради жизни на этой земле и ради самого себя, ради превращения самого себя в личность. И сегодня опять я в испытании, только потому чтобы удержать сегодняшнего Сухорукова – раз, чтобы не скатиться обратно – два, чтобы продолжать жить и быть полезным. Как мы редко говорим: «Хочу это», «Могу это», «Вот стану тем-то». И мечты, и фантазия присутствует в человеке и в его жизни. Он к чему-то стремится, он чего-то достигает. Но мы никогда не говорим себе почему-то: «А полезен ли я? А буду ли я полезен? А что я должен делать? Как жить и чем заниматься, чтобы быть полезным?» Не вкусным, не горьким, не пьянящим, не привлекательным, не красивым, не интересным – полезным! Звучит, может быть, демагогично. Но последние годы я задаю себе вопрос, даже, когда я играю самого распоследнего подлеца, сволочь, гадёныша, я всё равно, про себя, даже не говоря режиссёру, сочиняю такую сволочь, чтобы, глядя на меня, человек сказал: «Во, вот запоминаю. И этого себе не позволю. Так делать не стану».
«Искусство – это сгущёнка жизни»
Егор Хрусталёв:
У Вас, скажем так, не очень много ролей, которые можно было бы назвать положительными. Положительные персонажи. Может быть, «Бедный, бедный Павел», это – тот же Порфирий Петрович и вот, может быть, опять-таки, Сарафанов. Но насколько Вы согласитесь с такой мыслью, такой вот полуфилософской, что, вообще, не бывает положительных и отрицательных?
Виктор Сухоруков:
Не бывает. Мы же говорим об игре, мы говорим о театре, о лицедействе, мы говорим об искусстве. В искусстве нет пресной еды и воды. Всё время какие-то примеси, какие-то добавки. Искусство – это, всё равно, гротеск. Искусство, любое искусство – это сгущение, это сгущёнка жизни. И в искусстве не может быть реализма, даже когда вам говорят: «Ой, как жизни!». Всё равно, только «как», но не в жизни. Жизни публичной не бывает. Жизнь, реальность и искусство, и игра – разные вещи. И, в данном случае, когда мне даже говорят: «Не боитесь, когда играете плохих людей, не боитесь? Что в жизни это отразится?». Не отразится.
«Хорошо Якубович сказал в одном интервью про меня: «Падение вверх». Я падал. Но упал не вниз, а вверх»
Егор Хрусталёв:
Виктор Иванович, вот у меня складывается впечатление, что вот колоссальную Вашу жизнерадостность и энергию вам даёт именно сцена. Вот, если у Вас не будет этого контакта с публикой, со зрителем, не будет возможности выплескивать столько энергии, Вам будет очень худо?
Виктор Сухоруков:
Нет, не будет. Я люблю сад, я люблю огород, я люблю людей, я люблю гулять, я хочу путешествовать. Я уже себе придумал, что я буду делать, если вдруг сцена подо мной рухнет, если закроются двери кино, театра, передо мной схлопнутся эти двери. И я, как бы, ну, может быть, это из прошлого, я заранее себе моделирую, что я буду делать и как я буду жить, если вдруг. Вот это «вдруг»…
Егор Хрусталёв:
Из прошлого – Вы имеете в виду тот период, когда Вы чуть не потеряли все?
Виктор Сухоруков:
И не то, что потерял. Я чуть не сдох. Но, вот, не сдох. Хорошо Якубович сказал в одном из интервью про меня: «Падение вверх». Я падал. Но упал не вниз, а вверх. Красиво сказано, но это про меня. В данном случае – нет, я не боюсь этого. Я найду себе применение. Жизнерадостность, жизнеутверждение, гуманизм во мне, вера, колоссальная влюбленность, граничащая даже со скабрезностью. То есть…
«Я иногда печалюсь не от того, что у меня нет спектакля. Я печалюсь, что кто-то не позвонил, не поздравил с Новым годом»
Егор Хрусталёв:
Влюблённость…
Виктор Сухоруков:
В жизнь, в людей. Во всё живое, во всё окружающее. Она во мне очень серьёзная, большая и глубокая. Отчего? Потому что я, действительно, слишком много, наверное, прожив вот уже больше… Я проживал, теряя, опаздывая, соря, недооценивая. И сегодня вдруг – то ли по «трезвянке», то ли в связи с собранностью, то ли от испуга, что жизнь впереди короче, чем позади, сзади уже большая часть жизни – что-то вдруг во мне произошло, что я полюбил свой мир. А что мир – это и есть моя жизнь, моя родина, люди, окружающие меня. Я иногда даже печалюсь не от того, что у меня нет спектакля или меня не зовут в кино, что бывает чаще. Я печалюсь, что кто-то не позвонил, не поздравил с Новым годом, не пригласили на какой-нибудь концерт. Иногда я представляю себе человека и думаю, вот позвонил бы мне этот человек. Вот, она бы мне рассказала, куда-нибудь позвала, или он бы мне сказал что-то. А этого не происходит. И от этого даже больше грусти, нежели от того, что я имею.
Егор Хрусталёв:
Мы ждем Вас в Минске. Большое спасибо за Ваше время. Что Вы нашли возможность и силы, эту колоссальную энергию после тяжелейшего спектакля с нами пообщаться. Будем рады видеть Вас. И не только в этот раз, но ещё и с другими спектаклями.
Виктор Сухоруков:
«Старший сын» – прекрасный актёрский коллектив. И мы будем стараться. Приходите! Мы вас любим!