Российский, советский композитор Алексей Рыбников. Автор музыки к многочисленным кинофильмам, а так же рок-оперы «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» и «Юнона и Авось».
Алексей Львович, большое спасибо, что нашли время на эту беседу. Я немножко расскажу: мы находимся буквально в одной минуте до того, как Вы будете просматривать свою новую работу, премьерную для Вас как для режиссёра и для продюсера… кинорежиссёра и кинопродюсера. Правильно ли я скажу, что это будет ремейк той самой «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты»?
Алексей Рыбников, композитор, народный артист Российской Федерации:
В основу, конечно, положена музыка и сюжет, линия сюжетная «Звезды и смерти Хоакина Мурьеты». Но и огромные изменения тоже есть. За основу взята уже не поэма Пабло Неруды, где он поэтически много чего домысливал.
А реальная, подлинная история подлинного человека, искателя приключений во время золотой лихорадки в середине XIX века Хоакина Мурьеты
и его возлюбленной Роситы. И вообще не история героя-борца за права…
… не Робин-Гуда?
Не Робин-Гуда. А реальную историю, как всегда в жизни бывает, гораздо более простую, трагическую, и гораздо более символическую для меня историю человека, который решил мстить за себя, за свою жену, за свою жизнь.
Кстати говоря, и Робин-Гуд тоже, в общем-то, был бандит.
Да, мстить. И показано, в какой ужас заводит вот эта философия мщения. И герой это не то что понимает в конце, а он ставит перед зрителем вопрос, очень актуальный для нашего времени. Насилие, смерть даже во имя самых каких-то высоких целей – это допустимо? Или мы попадаем в лапы Дьявола, когда ступаем на этот путь?
Алексей Львович, мне, как гуманитарию, вполне понятно, как описать эмоции, как описать все человеческие переживания словами. Даже в живописи понятно, что отрицательные эмоции – будет больше тёмных красок. Но как Вы музыкально моделируете переживания? Мне и людям, скажем, музыку воспринимающим только как потребители, очень сложно. Есть для Вас зашифрованные в нотных знаках или в инструментах оркестра символы, говорящие о тех эмоциях, о которых Вы сказали в «Хоакине Мурьете»? Убийство человека, самое страшное желание, чувство мести. Или это всегда могут быть абсолютно разные ноты и разные звуки, и разные инструменты?
Вообще, в этом фильме очень чётко прослеживаются светлые силы. Когда ария Роситы идёт, например, там нет рок-группы, только симфонический оркестр. Когда их любовный танец – это народный латиноамериканский оркестр. А как возникает темная сила, Диаблеро? Там ведь не просто эта история, она ещё очень сильно окрашена мистикой.
Существует традиционный персонаж мексиканского карнавала, Диаблеро. Он и колдун, и вообще личность очень важная для мексиканцев. Потому что мало того, что он колдун, он ещё и знахарь, и лечит. Но при этом он достаточно воплощение зла. И там первый раз возникает рок-группа, которая всё-таки олицетворяет злую силу.
Всё-таки рок – это злая энергия!
Рок – это да, это энергия, идущая откуда-то оттуда. Сильно воздействующая, но всё-таки с активным зарядом насилия, я бы сказал.
Алексей Львович, если мы до того, как включили камеры, обсуждали произведение «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», которое те, кто моложе 35, может, уже и не помнят. Но «Юнону и Авось» знают все, независимо от возраста. Я помню, увидел в каком-то издании удивительную фотографию, где Вы с Андреем Вознесенским и Марком Захаровым сфотографировались на фоне своей фотографии времён премьеры. И я тогда удивился, что Вы, из всех троих, практически не изменились. И сегодня Вы отмечаете 70-летний юбилей в течении всего этого года. Вы в прекрасной форме. Что это, от папы с мамой досталось?
Это, наверное, от папы с мамой тоже досталось, но мне кажется, главное – всё-таки психологическое отношение к возрасту, к тому, что ты должен делать. Я специально в какой-то степени сейчас делюсь секретом: ожидая этого юбилея (мало приятного и радостного, по крайней мере, мне так кажется) я решил начать вот эту новую деятельность.
Вообще с нуля, с чистого листа деятельность режиссёра и продюсера кино. Одна из самых сложных профессий, и в наше время – одно из самых трудных занятий.
Нетипичный возраст для старта новой деятельности.
И когда ты ставишь перед собой такую задачу, ты обязан помолодеть немножко. Потому что если ты будешь ощущать себя на свои годы, то у тебя ничего не получится.
Скажите, а разница в мироощущении и в творческом процессе в 60 и в 70 лет есть для Вас?
У меня даже между «в 30» и «в 70» нет никакой разницы. Потому что то, чем ты пишешь – вот здесь где-то находится – и то, чем ты осмысливаешь то, что ты пишешь, – оно не стареет. Оно никуда не девается, в том-то и дело. И об этом говорили многие писатели и поэты. Эта творческая сила, она не стареет.
Но этому же нельзя научить? Ваш педагог, Арам Хачатурян, говорил Вам, что «преподавайте, не преподавайте, – идите революционным путём». Научить ведь писать нельзя?
Научить писать можно: технике, владению формой и разными композиторскими приёмами. Но дар Божий заменить ничем нельзя. Либо есть вот это ощущение… Знаете, говорят «дар Божий» – это значит, что человека чем-то одарили. Но это ещё громадная ноша и большая тяжесть.
И люди, которые ощущали, который говорили, что у них есть талант, у них есть дар, у них обычно очень тяжёлая судьбы бывает. Потому что мир сопротивляется этому, и надо бороться с миром всю жизнь.
Алексей Львович, Вы можете рассказать в доступных словах, как появлялась мелодия… Наверное, любой человек, который осваивает грамоту, какой-то инструмент, в его первом репертуаре есть обязательно эта песня, «Ты меня на рассвете разбудишь». Я слышал давным-давно по радио интервью Андрея Вознесенского, он говорил, что это его лучшие стихи. Но мелодия эта… Что было? Вы видели текст, Вы чувствовали историю? Как она появлялась, Вы помните?
Да, я помню прекрасно, как это появлялось. Был написан уже первый акт «Юноны и Авось». Я, как всегда, его записал для себя на магнитную ленту, прослушал, и чего-то не хватало.
И сложные переживания героя, и молитвы, всё что угодно есть. Но какой-то изюминки не хватало.
Я взял томик Вознесенского и начал подряд его штудировать, что там есть. И вдруг! Изумительные совершенно слова, потому что они наполнены глубочайшим смыслом, эмоциями – и абсолютно простые и понятные, как пословица.
И я помню, как пришёл Марк Захаров ко мне домой, я ему показывал новые куски, шла работа. А потом я говорю: «Может быть, всё-таки нужно что-то сделать. Тогда же романсы пели, в начале XIX века, без этого очень сложно будет». Показал ему эти стихи. Он говорит: «Ну и замечательно! Что там, какая музыка может быть?» Я ему начал играть какую-то достаточно сложную музыку. Мне всё казалось, что просто написать для «Юноны и Авось» – слишком приземлить всё. Он говорит: «Не-не-не, так не нужно».
И так меня, знаете, раззадорил. Я ему говорю: «Так, что ли?» Он отвечает: «Вот! Вот так и нужно!» Я ему просто взял, и мгновенно…
…сходу?
Не то, что в шутку. Знаете, бывает такой момент, когда накоплено, накоплено, накоплено, а потом – бум! – и выстреливает. Таким образом, достаточно сложная, а с другой стороны и простая история.
Песня про бедного садовника. Она тоже была так написана?
Бедный садовник – совершенно другая история. Как мой учитель говорил (и он так, кстати, поступал – много работал в кино): «Кино – это лаборатория». То, что вдруг в кино получается удачно, и потом из него можно делать и оперу, и балет музыка может входить.
Это Арам Хачатурян говорил?
И Хачатурян говорил, и у меня так тоже получалось. Эта мелодия была написана для мультфильма «Бедная Лиза» по Карамзину. Чудесный был совершенно кукольный мультфильм. Талантливейший режиссер Ида Горанин сделал.
Не под слова, просто «Там-та-та-там»?
За эту музыку, мне Никита Богословский отдал приз на каком-то московском фестивале. Всё было замечательно, и я показал эту музыку Вознесенскому. Всё равно же была песня «На балу» какая-то. Она всем безумно понравилась.
Вознесенский буквально в какие-то несколько дней мне по телефону потом продиктовал.
Он замечательно запоминал мелодии, ему даже не надо было записи делать: он несколько раз прослушал. И продиктовал по телефону вот это. Всё. Получилась вот эта песня.
Вот какая интересная история.
Да, это совершенно другая история.
Мы, в Беларуси, считаем своими кинопроизведениями, именно белорусскими, и «Красную шапочку», и «Буратино». При том, что там, казалось бы, совершенно детские и легкомысленные песенки, которые сейчас в любой учебник детской песни можно вносить. И это будут самые запоминающиеся и запомнившиеся песни. Это же какая-то детская игра, это надо по-детски воспринимать историю. Вам дети какие-нибудь помогали, когда Вы всё придумывали?
Мне помогало моё собственное детство, потому что моя любимая сказка была «Буратино». Это любимый был герой, и когда мне предложили написать «Буратино» – не просто мюзикл для театра какой-то, а для новогодней программы, когда это услышат миллионы…
У меня была ответственность перед этим героем, прежде всего. Не предать своё детское ощущение от Буратино.
И если бы у меня не было такой любви, если была бы какая-нибудь Снежная королева или кто-то ещё – ничего подобного бы не получилось. Но Буратино, это было то, с чем я вырос, что я любил! И до сих пор это мой любимый герой. И я с таким энтузиазмом, ответственностью и страхом работал над этим.
Потому что задача была – чтобы песни все были хитовые, чтобы их запоминали и пели. Это самая страшная задача, которую можно поставить перед композитором.
Поэтому внутри нужно было детское мировосприятие.
И Вы стали ребёнком на это время?
Да.
У меня есть несколько уникальных Ваших произведений, которые связаны с космосом и с фантастикой. Это были первые впечатления о космосе, это были детские фильмы: «Большое космическое путешествие», «Через тернии к звездам». И понятно, чтобы создать эту атмосферу, использовались на тот момент самые современные электронные инструменты. Ну а музыка – совершенно космическая. Откуда Вы эти краски брали?
Вы знаете, как раз режиссер, Валентин Селиванов, которому мы делали «Большое космическое путешествие», он говорил:
«Вот космос, космос. А ты мне сделай так, чтобы за душу брало. Чтобы было совсем не космическое, пусть будут тембры космические, терменвокс, но чтобы мелодии были трогательные».
Да и песни-то о любви!
И песни о любви. И вот такой взгляд, чем просто холодный космос… Космос, кстати, страшная вещь. Это чёрное, холодное пространство. Смертельное. Вообще ничего, когда говорят «Космос, космос!» А чего космос-то?
Космос должен быть внутри человека. Он – хороший космос, а вот внешний космос – он очень страшный.
Поэтому вот это ощущение одухотворённого космоса, чем, собственно, является наша Земля, да и мы с вами, вот это, наверное, то, что нужно было передать. Сочетание вот этого физически большого космоса и тёплого человеческого космоса.
Алексей Львович, мы ждём Вас в Минске. Будем рады видеть, с удовольствием послушаем самые лучшие произведения, которые вы покажете во время своего творческого вечера. Здоровья Вам! Выглядите Вы замечательно. Вы излучаете какой-то такой оптимизм и свет, что я надеюсь, что это как-то передалось и нашим телезрителям. Берегите себя!
Дай Бог. Спасибо!
