Сергей Юрский, актёр и режиссёр театра и кино, народный артист РСФСР в программе «Простые вопросы» с Егором Хрусталёвым.
Сергей Юрьевич, большое спасибо за то, что нашли время встретиться с нами и поговорить. Добро пожаловать в Минск! И спасибо, что нашли время и силы после такого непростого спектакля – «Полёты с ангелом», по удивительной пьесе Зиновия Сагалова. Вы знаете, для белорусов Марк Шагал, всё-таки, свой художник, хотя, как Вы считаете, можно ли говорить о каких-то национальных чертах в его творчестве, в его судьбе применительно к Беларуси?
Сергей Юрский, актёр и режиссёр театра и кино, народный артист РСФСР:
Национальных – в смысле, еврейских? Или белорусских?
Применительно к Беларуси.
Сергей Юрский:
Беларусь – это его родина.
И Витебск – это та аура, которая повторяется в пьесе многократно, которая для него абсолют.
Он в ней живёт, где бы он ни был – ни в Нью-Йорке, ни в Париже, ни в Цюрихе. Он не оставляет то, что живёт он внутри вот этой самой своей родины.
Мы в Беларуси не преувеличиваем то, что считаем Марка Шагала белорусским художником?
Я думаю, что он – никак не белорусский художник.
Но то, что он в этой ауре живёт, то, что он надышан этим и то, что он передал это в многократных… Я – не такой уж знаток Шагала как художника. Хотя я бывал на его больших выставках и неоднократно. Меня он, скорее, удивляет своей судьбой, своей удивительной непохожестью, то, что он не принадлежит ни к каким школам.
Он был одиночкой и он в одиночку прожил целый страшнейший век, разделив судьбу во всей горечи того, что случилось во время войны.
Я говорю про Отечественную войну. Случилось здесь. Он был не здесь уже, но здесь погибли его люди и здесь похоронены его люди, его самые близкие. И его воображаемые герои. Потому что его сотни рисунков изображают отдельных прохожих.
И все эти прохожие – это все люди этого края, Беларуси.
Сергей Юрьевич, позвольте такой вопрос: я знаю, что Вы видели один из белорусских спектаклей – «Деды». Но, в этом смысле, вопрос в отношении театрального искусства – как Вы считаете, в современном мире оно ещё может сохранять какой-то национальный характер? Ну, скажем так, национальную школу, как раньше говорили, знаете – актёр литовской школы. Или сейчас уже, в общем-то, только язык или только, скажем, автор произведения или, может быть, какой-то фольклор внутри произведения может говорить о национальном характере?
Сергей Юрский:
Я думаю, что только театр может спасти сам себя.
Потому что театр находится в состоянии абсолютного умирания.
Актёрское искусство подавлено соседними, более грубыми искусствами. И забывают люди всё больше силу слова. Я говорю о драматическом театре. Когда я вижу национальный театр, я думаю, что он всегда должен оставаться национальным. Это была ошибка – попытка создать всемирный театр и всем играть во всемирный театр. Нет, это не удалось. Это называлось «театром Европы».
То, что я видел здесь – «Деды», на белорусском языке – это одно из очень сильных моих впечатлений последних лет.
Очень сильных.
То есть, школа может быть в драматическом мастерстве?
Сергей Юрский:
Потому что люди несут то, что они не на продажу выставляют.
Чем больше театр интернационален, тем больше он хочет продаваться во всех странах, на всех языках, для любых зрителей. Театр адресован – вот так же, как Шагал адресован кругу… Вы не видели того Витебска, вы не видели того города, вы не видели того дома, вы не видели тех людей – я вам их покажу. Я их вам сохраню. И поэтому он – одиночка, достигший при жизни такого всемирного признания и зазыва в любые другие культуры.
Потому что он – участник великолепных достижений христианского искусства.
Так и театр. Театр должен. Актёрское искусство, которое на грани смерти.
Сергей Юрьевич, я предполагаю, что Вашему внуку Георгию сейчас 14-15 лет.
Сергей Юрский:
14 лет.
То есть, такой возраст непростой.
Сергей Юрский:
Да. Младшему – 7.
И Вы имеете возможность видеть, как развивается совсем новое поколение.
Сергей Юрский:
Видеть – да. Понимать – нет. Потому что это – совершенно другие люди.
Вы знаете, я столкнулся с такой теорией в образовании, что нынешнее поколение не имеет времени, сил и возможности покорять те пласты культуры, которые покоряли люди другого поколения, когда не было так развито телевидение, тем более, Интернет. То есть, условно говоря, читать такие большие произведения Толстого, Достоевского, так много времени тратить на театральное искусство. Что им надо всё подавать в сжатой форме. Насколько, по-Вашему, это имеет право на жизнь? Потому что, в общем-то, не признать, что Интернет коренным образом изменил объём информации, вываливающейся на голову человека. И сделать вид, что надо бороться за театр?
Сергей Юрский:
Изменил. В какой-то мере, что-то облегчив. Но всякое облегчение есть и упрощение. С облегчением сложности исчезают. Это – естественно.
А сложности – это тоже принадлежность мышления и божественной природы человека.
Слишком легко можно всё узнать и тут же забыть. И театр… Ну, я не думаю, что театр может спасти мир, так же, как литература, так же, как слово, вообще. Спасти мир – нет.
А на Вашего внука Ваши произведения, Ваши постановки могут повлиять, увлечь его? Как Вы думаете?
Сергей Юрский:
Не знаю, не уверен. Потому что я их не вожу.
Не показываете?
Сергей Юрский:
Да. Они, в результате, смотрят фильмы, в которых я снимался. И поздно, с большим опозданием, говорят: «Дед, да ты, оказывается, смотри, какой ты, да! Ух ты!»
Вы, наверняка, в значительно большей степени гордитесь совсем другими работами, нежели те, которые являются широко народно популярными?
Сергей Юрский:
Нет, и теми, и другими. Потому что критерии неизменны. А то, что признаётся одно в высшей степени, ну, это, так сказать…
А вот, как Вы считаете, то, что для самой широкой аудитории Вы, в первую очередь, дядя Митя из «Любовь и голуби», Остап Бендер…
Сергей Юрский:
То, что называется народное признание.
Дядя Митя – абсолютно народное признание.
И «Место встречи изменить нельзя».
Сергей Юрский:
Я очень этим горжусь! «Место встречи…» – это куда сложнее уже всё. Но я очень этим горжусь. Народное признание – но, опять-таки, не в угоду народу этот фильм делался.
И мы совершенно не предполагали, что он станет любимым народным фильмом на многие десятилетия.
Вы отличаетесь очень особенной, по современным временам, гражданской позицией. В 2001 году Вы выступали за НТВ, чуть позже Вы выступали за то, чтобы остановить военные действия в Чечне.
Сергей Юрский:
Я перестал заниматься этим, потому что понял, во-первых, что мой возраст вышел.
И меня всегда могут обвинить в том, в чём Вы меня сейчас обвинили, то есть, в брюзжании.
И я должен очень проверить свои выступления. И я просто отошёл от всякого. Во-первых, от любых группировок. Любых. Я ушёл в одиночество и стал исследовать тему одиночества.
В этом смысле Шагал меня крайне интересует, как одинокая фигура.
Как художник, не утративший таланта до конца почти 100-летней жизни, не присоединившийся ни к каким группам, не создавший никаких групп и, однако, вошедший наравне с громадными группами и признанный ими. Великая фигура.
Вы сами говорили о том, что вот эта постановка – это, отчасти, покаяние Шагала. Хотя, я читал о том, что Шагал не считал себя грешником, он говорил, что всего лишь выполняет волю Божью.
Сергей Юрский:
Я не исследовал Шагала.
И, хотя Шагал был у меня в гримёрной, но меня не было в моей гримёрной.
Он расписался там, он оставил свой знак. А я снимался в кино в это время, когда он к нам приходил, в Питере, в нашу гримёрную в БДТ. Но я не исследовал Шагала. Я, исходя из пьесы, написанной Зиновием Сагаловым, сделал нечто особенное, другое. Потому что он рассчитывал на дуэт. На маленькую сцену, и дуэт мужчины и женщины, которые прочтут эти стихи.
Вы же играете 9 ролей в одной постановке.
Сергей Юрский:
9 ролей, да. А я сделал спектакль, где на сцене 10 человек. Мне понадобились некоторые перемены для этого, понадобились другие актёры, другие соотношения. Поэтому, это – не исследование Шагала. Это, с подачи пьесы, исследование фигуры, особенной фигуры XX века, которая не то, чтобы абсолютно идентична Шагалу.
Скажите, исследуя этот удивительный пример, Вы нашли ответ для себя: человек, которому даётся талант – это, всё-таки, среда или это что-то божественное, что неподвластно?
Сергей Юрский:
Это – сложное сочетание. Это я исследую. Если я буду ставить ещё один спектакль – это будет пьеса, которую я написал уже в этом году, под названием «Ресепшн». Это – проблема, как ответить и как сохранить себя. Как человека, как личность.
Как свои привязанности, как свои убеждения. Как сохранить.
А, если есть возможность – как сделал Шагал – как ответить на всё то, давящее, что давит человека.
Давящее на любого человека или на того, особого?
Сергей Юрский:
Любого, конечно. Как же тяжело жить людям. Если наши предки 200 лет назад – каждый человек был один из миллиарда. И Земля-то большой казалась. А сейчас – один из чуть ли не 10 миллиардов. И Земля кажется маленькой.
А, если человек не чувствует себя одним, а просто чувствует себя массой – ничего омерзительнее и страшнее нет.
Это – поругание Божьей воли. Если не каждый человек, отдельно, стоит перед Богом и отвечает за свои поступки, а массой – потому что все, потому что вот так получается. Всё. Это – катастрофа. И она может случиться.
Вам – 81 год. Вы в отличной форме.
Сергей Юрский:
Да нет, болею я, крепко болею.
Вы можете тогда сказать, чем, по-Вашему, отличаются жизнь и ощущения в 80 и в 70 лет?
Сергей Юрский:
Ощущается. Ощущается и я с изумлением теперь и, так сказать, боясь влезать в собственный мозг с наблюдениями, но настолько ощущаю разным себя. Разным мир, в котором я, как жил, так и живу – всё в той же стране, всё в тех же городах: Москва, Ленинград-Петербург. Минск. Ничего похожего.
И я догадываюсь, что не только всё переменилось и тревожно, на мой взгляд, переменилось.
Но клетки моего организма все: и больные места, которые конкретно болят, и те, которые втихаря существуют, ещё дают мне возможность двигаться – они все другие. Мы все – другие.
И надо очень внимательными быть к миру для того, чтобы не сподличать.
Позвольте пожелать Вам здоровья и всего самого наилучшего. Большое спасибо за это интервью.
