Константин Райкин, народный артист Российской Федерации в программе «Простые вопросы» с Егором Хрусталёвым.
Константин Аркадьевич, большое спасибо за то, что нашли время на эту встречу. И большое спасибо за Ваш визит в Минск, который мы ждём в ближайшее время, с Вашим спектаклем-монологом «Над балаганом небо…» Насколько я понимаю, частично он основан на стихах Давида Самойлова.
Константин Райкин, народный артист Российской Федерации:
Да.
Я видел видео некоторых Ваших спектаклей, и Вы говорите о том, что Вы специально эти стихи не учили – они просто запомнились, потому что Вы их много читали. Вот у меня такой вопрос: Вы можете как-то рационально, или с такой культурологической точки зрения объяснить, почему Вы полюбили эти стихи? Или это, как любое сильное чувство, знаете, необъяснимо. Вот просто полюбил.
Константин Райкин:
Во-первых, я работал 10 лет в театре «Современник». А там Давид Самойлов был любимым поэтом и их, так сказать, коллегой, соратником, однокашником. Так, во всяком случае, они как-то его ощущали, я имею в виду, Давида Самуиловича. Его называли Дезиком. Старшее поколение артистов театра «Современник» были его друзьями.
Самойлов переводил для «Современника», скажем, «Двенадцатую ночь» Шекспира.
Это был очень хороший тогда и очень свежий, я бы сказал, непривычный перевод. И он часто бывал в театре. И наслушавшись этого: его стихов, исполнения, я в какой-то момент ощутил желание самостоятельно как-то попробовать его почитать. Тем более, я всегда, вообще, к поэзии был внимателен, скажем так, увлекался этим.
Позвольте такой вопрос: Вы признались как-то, что вот Ваш отец Вам говорил, рекомендовал: «Всегда читай стихи. Независимо от того, какая в зале публика». Он Вам говорил: «Это поможет им глубже понять тебя и смотреть на жизнь многослойней». Не станете ли Вы отрицать тот факт, что, даже по сравнению с серединой ХХ века, поэзии, знаете, вот как, не знаю, по-моему, Бродский это говорил: «К сожалению, культура – это удел меньшинства». Что вот сейчас надо добавлять, к сожалению, слово, скажем, ничтожного меньшинства.
Константин Райкин:
Надо понимать, что это всегда было уделом абсолютного меньшинства. Абсолютного. Всегда. И, когда говорили: «Пушкин там то-то, то-то». То Пушкина, по-настоящему, знали очень немногие, вообще, понимали, чувствовали. Это всегда было уделом меньшинства. Вообще, надо, как бы сказать, чтобы не разочаровываться, вообще, в человечестве и в людях, надо не слишком очаровываться. И понимать, что человек, вообще – очень несовершенное создание. Леноватое, вороватое.
Очень плохо с честностью, вообще, в человеке, как в существе, как в творении природы.
Понимаете, я сейчас говорю не про отечественных людей, а, вообще, повсеместно, про жителей Земли, про Хомо Сапиенс. С леностью. С трудолюбием неважно. Жуликоватые. Я сейчас говорю про некое среднестатистическое, так сказать, такое вот свойство. Глупых очень много. Гораздо больше, чем умных. Толстокожих больше, чем тонкокожих. Бездуховных больше, чем духовных. Поэтому и поэзию, и театр, и настоящее искусство понимает абсолютное меньшинство. Вообще, нуждаются в этом.
Но Вы – счастливый человек, потому что в театр приходит лучшая часть человечества.
Константин Райкин:
Лучшая часть населения. И, вообще, в этом смысле я всю жизнь, практически ежевечерне я имею дело с лучшей частью населения. Потому что это те, условно говоря, 10% населения города любого, где есть театр, которые ходят в театр.
В Ваших руках колоссальное количество совершенно молодых судеб.
Константин Райкин:
Да-да-да.
Я помню абсолютно уникальный номер, он даже есть сейчас в Интернете, где Вы просто очень смешно показываете всех возможных абитуриентов.
Константин Райкин:
Я теперь вот смотреть на это не могу. Я не могу на это смотреть, потому что я большей частью так себе не нравлюсь, когда я вот что-то делаю в прошлом.
И роли мои мне не нравятся, когда их снимают, знаете, вот после премьеры сразу или на премьере.
Потому что я так меняюсь и я так совершенствуюсь. Я меняюсь в сторону улучшения. В начале работы, после премьеры там, когда вот я вижу вот что-то зафиксированное сразу после премьеры или на премьере – я потом не могу на это смотреть, потому что это так несовершенно. Я вижу такие ошибки мои. Так же, как молодые свои какие-то работы, я, как правило, не могу смотреть.
А Вы говорили, что: «После премьеры человек, который спрашивает: «Ну как?», – или храбрец, или дурак». Так вот, Вы знаете, я по поводу молодых хотел спросить. Понятно, это было давно, но, действительно, очень смешно – Вы показывали. И вот приходит молодой человек, совсем молодой – вот Вы видите Божью искру? Или это – профессия и можно из более-менее образованного человека воспитать…
Константин Райкин:
Нет-нет-нет. Божья искра должна быть обязательно. Вот я Вам говорю: Божья искра должна быть обязательно, это необходимая вещь, но не достаточная. Здесь колоссально важно, как человек воспитан, какие у него черты характера. В профессии актёрской, особенно, театральной, это имеет принципиальное значение. Потому что я очень часто сталкиваюсь с такими насмешками природы, когда, скажем, человек талантлив от природы, но из него, вот по моей шкале, так сказать, у меня вот есть какая-то шкала ценностей профессиональных – я вижу, что из него ничего не получится.
Потому что ему не дан характер, вот в огранку.
То есть, талант есть, а характера нет.
Константин Райкин:
Характера нет. И, значит, в театральном смысле, в театральном деле ничего не выйдет. По моему представлению.
Может быть, я ошибаюсь, но я ловил себя на мысли очень часто: что актёры, которые прошли или работают в «Сатириконе», которые прошли вашу школу, имеют какой-то очень неповторимый, свой почерк, свой стиль. Именно Константина Райкина. Я пытался сформулировать себе. Потому что я думал… Я помню самое начало Ваших постановок – это было очень много танцев, и я думал: «Может быть, мне кажется из-за того, что это очень мобильные, подвижные люди». Потом думаю: «Нет. Сейчас совсем другие». Вот Вы можете сформулировать для меня?
Константин Райкин:
Я могу, наверное, сформулировать, но, честно говоря, мне так неохота этим заниматься. Это не я должен формулировать. Ну, конечно, я понимаю какие-то свойства, которые я пытаюсь укрепить и выявить в артистах. Свойства, которые мне кажутся наиболее ценными, которые я люблю в актёре. Студенты здесь все знают: я сильно им надоедаю, надо сказать, со своими требованиями. То есть, я ведь не занимаюсь ценными указаниями, я же преподаю, в самом прямом смысле слова.
Я люблю, когда актёрский организм, так сказать, на полную катушку.
Вообще, театр этого требует. Когда есть энергия, когда есть энергия не мышечная и вытаращенных глаз, и, так сказать, напряжённых жил, когда есть энергия внутренняя, какого-то вдохновения озарения. Когда весь человеческий организм, личностный, актёра подключён к тому, что он играет, к этой роли, к этому персонажу. Я люблю лицедейство, я люблю перевоплощение, я люблю, вообще, энергичное на сцене. И зритель это любит, надо сказать. Я не люблю вялотекущего. Даже нежного и стильного, но вялотекущего не люблю. Это легче. Как бы сказать, я могу так вот.
Сил на это надо немало.
Константин Райкин:
Да. Надо очень много сил на это.
Человек, который отдаёт силы на сцене, скажем, в 30-40 лет отличается от того, который тратит свою энергию в 60?
Константин Райкин:
Нет, ну, вообще, это – профессия… Так сказать, желательно быть молодым и умелым, чем старым и больным. Конечно, я бы хотел, так сказать, кое-чего вернуть – я имею в виду из сил сейчас. Но, конечно, мне приходится каким-то образом восполнять уже какие-то потери, я же это понимаю. Другое дело, что – насколько это видит зритель и чувствует. Тут ещё имеет значение, и довольно большое, всё-таки, твои, так сказать, природные энергии. Вот, всё-таки, я как-то, в этом смысле, я думаю, что вот это, как раз, какая-то генная инженерия здесь поработала.
От моих родителей я получил, всё-таки, очень много энергии.
Если бы была возможность, скажем вот, поговорить сейчас с отцом, есть что-то, что бы Вы хотели спросить и не успели спросить?
Константин Райкин:
Я вот так Вам сейчас не назову, что бы конкретное спросил. Я бы, вообще, не то, что я бы… А я, вообще, диалог этот веду. Я всё время, как бы, пытаюсь его глазами, время от времени, довольно регулярно, вообще, посмотреть на то, что я делаю, на то, как я живу. Это же часть меня, понимаете, и какое-то, как у Вознесенского: «Дети – перископы мертвецов», – что дети умерших родителей – это перископы мертвецов. Глазами детей смотрят на мир умершие родители. Поэтому, я же смотрю на жизнь и папиными глазами – так мне кажется. Во всяком случае, так мне хочется, чтобы это было.
Поэтому какой-то диалог происходит всё время – и с папой, и с мамой.
Я представляю себе, временами прямо очень чётко, что бы они сказали, увидь они моими глазами вот это, вот то, что я сейчас вижу. И как бы они оценили то, что я делаю.
Я думаю, что они сейчас, если смотрят на Вас, то переживают за Вас. Вы не в простой ситуации.
Константин Райкин:
Ну, конечно, да. Они переживают, но, я думаю, что, как раз вот, то, о чём Вы говорите и моё поведение в той ситуации, которую Вы имеете в виду, я думаю, что их бы это порадовало.
Но на Ваших плечах колоссальная ответственность не только перед своими родителями, перед большим коллективом.
Константин Райкин:
Да-да-да.
Бывает так, что Вы жалеете о сказанном? Что, может быть, в целях безопасности… Я помню, как Вы в интервью Владимиру Познеру сказали: «Я буду унижаться, если мне надо будет спасти театр».
Константин Райкин:
Конечно, есть целый ряд вещей, которые я сделаю, договорившись внутренне. Понимаете, в чём дело…
Я Вам скажу так: понятие «порядочность» имеет ширину определённую.
Это – не лезвие бритвы. Некий тротуар, имеющий ширину. Налево, вот сюда пойдёшь – это уже подлость. Туда – это тоже, какое-то безрассудство и это уже сумасшествие. Есть некие рамки порядочности, они имеют ширину. Понятие «порядочность», с моей точки зрения, имеет некий простор для манёвра некоторого, понимаете? Там можно хитрить, не становясь негодяем.
Совершенно очевидно, что вот Вы шли по этому тротуару и вот, как Вы сейчас показали – в эту сторону сорвались. Пусть ненадолго, но безрассудно.
Константин Райкин:
Нет. Никуда я не сорвался.
Выплеснули лишние эмоции?
Константин Райкин:
Нет. Это – не лишние эмоции. Это было очень справедливое и абсолютно по совести высказывание. Причём, очень невыгодное с житейской точки зрения, с такой точки зрения прагматичного подлеца, который тут же начинает вычислять, а почему ему это надо, а что такого у него нет, а чего ему не хватает, что он так высказывается.
Как будто нельзя высказаться, вообще, по совести.
Почему обязательно должно что-то хватать или не хватать, чтобы высказаться? По житейскому здравому смыслу мне высказываться было в тот момент крайне невыгодно. То есть, я повёл себя чисто по совести просто, а не по каким-то другим соображениям. Хотя, в это очень мало, кто верит. Мне важно, чтобы мне дали возможность дальше работать и быть в этом театре, и этому театру дали возможность работать. Вот мне сейчас это важно очень.
Константин Аркадьевич, Вы говорите, вот сейчас во время нашей беседы сказали, я много Ваших интервью смотрел – речь, что верующий человек.
Константин Райкин:
Да.
Я записывал интервью с главой православной церкви в Беларуси и спросил у нашего Владыки, насколько, по его мнению, возможна нравственность без веры. Потому что мы за советскую историю знаем немало благородных, искренних людей, которые жили не только коммунистическими, но атеистическими идеями. На что он мне категорично ответил и я оказался в некотором тупике: «А, если нет веры, зачем тогда нравственность?»
Константин Райкин:
Да-да. У меня наоборот эта формула.
Я думаю, если нет нравственности, зачем тогда вера?
Я б так сказал. Потому что, как раз, нравственность без веры, в таком религиозном смысле, я, как раз, такое себе могу представить.
Большое спасибо за Ваше время, за Вашу силу духа.
Константин Райкин:
А Вам спасибо за деликатность. Что Вы не обостряете и, так сказать, не затачиваетесь на каких-то жареных вопросах. А мы говорим с Вами о вещах, с одной стороны, понятных, мне кажется. Вместе с тем, человечных и не скандальных, а глубоких и серьёзных.