Выборы Президента всегда и в любой стране становятся событием номер один. Об этом спорят, об этом говорят и во время голосования, и много лет спустя. 19 декабря — год со дня выборов Президента Беларуси. Накануне этой даты Александр Лукашенко вспомнил свою первую избирательную кампанию и размышлял о президентском будущем уже после президентской работы. К этой теме Александра Григорьевича тонко подвел российский журналист Сергей Доренко, которому белорусский лидер дал интервью в начале недели.
Александр Лукашенко:
Что такое белорусская, ее называют, оппозиция? Я называю ее пятой колонной, потому что оппозиция — это что-то серьезное, это солидное. Я сам из оппозиции к власти пришел, Вы помните это?
Сергей Доренко:
Конечно, конечно.
Александр Лукашенко:
Еще в период тот, когда стреляли по границе с Россией, давили, травили.
Сергей Доренко:
Кебич Вас гасил, довольно серьезно.
Александр Лукашенко:
Спасибо Кебичу, что не застрелил. Я-то сейчас могу на эту тему рассуждать. Когда к нему пришли умные генералы, силовики, которые рядом бегали, они пришли и говорят: «Давайте мы расстреляем Ваш кортеж и Лукашенко. Лукашенко нет, Вы остаетесь живыми. Но поскольку мы на одном электоральном поле воевали, обвиним Шушкевича и Позняка, нацменов, в этом». Красиво все ложилось. И, когда сидели и выпивали, Кебич: «Ну, подумаем». А потом сказал: «Нет, я на это не пойду».
Сергей Доренко:
Не взял грех.
Александр Лукашенко:
Нет, не взял. И я ему за это очень благодарен. Но такое было. И это была тогда, действительно, страшная борьба и война. Ну, пережили.
Сергей Доренко:
А сегодняшняя?
Александр Лукашенко:
Вот эта пятая колонна у нас — это 400, — у меня списки их лежат фактически на столе, наши спецслужбы знают их каждого, — это 400 человек…
Сергей Доренко:
Четыреста?
Александр Лукашенко:
Четыреста человек этой оппозиции, так называемой. Максимум, проплачивая деньги и прочее, они могут собрать 800, но тоже их знаю. Все остальное, вот это ядро, я считаю, тоже приличное количество людей, все остальное — это зеваки. И если, не дай Бог, действительно, как это было девятнадцатого, я могу вам рассказать, как это было на самом деле, потому что я все это видел на экране. Неправда, что там силовики и прочее. Я отдавал напрямую команды, как действовать. Это были мои мероприятия. Не россияне тут подставляли кого-то. Может, за кем-то они и стояли, но не россияне и не Запад здесь творили дела. Это определенные деятели создали, которые сейчас (двое их) и остались пока в тюрьме. Они хотят героями быть. Ну, и пусть будут.
Сергей Доренко:
Номера два в Беларуси нет. Есть Лукашенко — номер один, а потом номер десять тысяч. За Вами идет сразу номер десять тысяч, номера два же не существует?
Александр Лукашенко:
Сергей Леонидович…
Сергей Доренко:
Ну а что? А как?
Александр Лукашенко:
Я так не думаю. Как только причина, о чем я Вам говорил, как только возникнет вот эта причина, когда народ уже нестерпим к тебе и относится так — все! И номер два, и номер три, и номер пять появятся, даже те, которых сейчас не видно. Меня же не видел никто тогда, меня тогда никто не видел, но буквально за один год. Я до сих пор не понимаю, почему люди так за меня проголосовали, не только потому, что я правильные вещи говорил, а потому, что ситуация созрела к этому. Если бы не было этой ситуации, я бы никогда президентом не был.
Сергей Доренко:
А может быть такое, что Вы пенсионер, гуляете и кормите голубей.
Александр Лукашенко:
Нет, это не может быть.
Сергей Доренко:
А я знаю. Вы наоборот, в земле где-то с лопатой.
Александр Лукашенко:
Это не мое. Я буду или с клюшкой бегать, или на коньках кататься, или еще что-то, но голубей, как Вы имели в виду, я буду кормить, я люблю зверей и птиц, но не так вот по городу — это недопустимо. Я буду сидеть тихонько где-то…
Сергей Доренко:
Украинцы, смотрите, Кравчук гуляет по городу, Ющенко, при всем, что он нахомутал, гуляет по городу, понимаете? А Кучма? Может пройтись по Киеву спокойно.
Александр Лукашенко:
Запросто.
Сергей Доренко:
А вот в России это невозможно. В Белоруссии это возможно?
Александр Лукашенко:
Спокойно пройти по городу? Бывшему? Думаю, да.
Сергей Доренко:
Да?
Александр Лукашенко:
Да. Я думаю, да.
Сергей Доренко:
Но для этого вам нужен преемник.
Александр Лукашенко:
Нет, я страшно не понимаю этого.
Сергей Доренко:
Преемничества, да?
Александр Лукашенко:
Да, это исключено. Много меня упрекают: «Вот, сыновья и прочее». Поверьте, я больше всего не хочу, чтобы мой сын был после меня президентом. Глядя на меня, мои дети уже наелись президентства. У нас президент — это даже не у вас. У вас власть — это состояние, деньги и прочее, прочее.
Сергей Доренко:
Это священное состояние.
Александр Лукашенко:
А я что имею? Что я имею? Покажите, что я имею. Да я далеко не первый год президентом, и вроде бы я уже перешагнул тот нормальный срок — «дайте другим порулить!» и прочее. Хотя это опять же глупость очередная — «Дайте ему порулить!» Что значит «порулить»? Что значит «Дайте ему поработать»? Это надо прийти и доказать на выборах свою состоятельность и стать Президентом. Только так, а не иначе. Если бы просто я тебя взял — вот Сергей Доренко, вот мой преемник, иди. А если ты не президент? А ведь президент это не только умеющий хорошо говорить на разных языках, красивый и прочее. Он должен быть, прежде всего, харизматичным человеком с точки зрения, что ты должен быть не то что некий слепок, а какой-то, грубо скажу, выродок из народа. Ты вот из этого народа, народ тебя должен почувствовать нутром. У вас был такой президент — это Ельцин.
Сергей Доренко:
На инстинкте.
Александр Лукашенко:
Да, у него все это было. Но я уже говорил, что с ним случилось, ну, и здоровье, конечно, подвело. Вот этого преемником не сделаешь, согласитесь?
Сергей Доренко:
Нет, конечно, нет.
Александр Лукашенко:
Вот.
Сергей Доренко:
Мои друзья из Смиловичей, когда говорят мне: «ён» (как-то так они говорят), «ён»…
Александр Лукашенко:
Белорусское — «ён».
Сергей Доренко:
«Ён сказал…»
Александр Лукашенко:
«Ён сказаў» — да.
Сергей Доренко:
«Ён сказаў». И так много раз. «Ён, ён, ён». Я как-то слушал, потом говорю: «Кто «ён»?» — «Лукашенко». Значит, он — это он, мужчина, единственный. И тогда я говорю: «Подождите, а вы субъектные или нет?» Кроме Вас как будто нет никого больше, вот почему я говорю, что нет номера два, понимаете?
Александр Лукашенко:
Сергей Леонидович, спросите у этих людей, что я делаю для того, чтобы создать… Я, конечно, не думаю, что у нас в Беларуси культ Лукашенко. Но допустим, Вы так считаете.
Сергей Доренко:
Я так не считаю. Я просто считаю, что субъектность не разделена, она за одним человеком. То ли у Вас чертовски много энергии, то ли в Вас еще что-то. Но нет другого субъекта.
Александр Лукашенко:
Я себя искусственно не делаю. Я категорически запрещаю свои портреты на демонстрациях, кричать «Ура-ура! Лукашенко!» и прочее. Это недопустимо. Даже если где-то я на массовых мероприятиях, на съездах, официальных мероприятиях, не дай Бог, кто-то в своём выступлении излишне начнёт говорить, я его прерываю. Никакого вождизма быть не должно. Кроме портрета в кабинете чиновника, вы нигде не увидите вождизма в Беларуси. Это страшно, это для меня на генном уровне неприемлемо. Я это не терплю. Я помню шамкающего Брежнева, я вижу, как у вас начинают тут разные лакеи покрикивать, посвистывать. У меня внутри всё переворачивается. Не так надо, не так.
По-разному же хвалят. Ну, к примеру, я уже, как есть, скажу, вчера была тренировка, готовимся к рождественскому турниру. Хоккей — это очень сложная игра, очень. Вот мы играем. Играют ребята, ну, такие классные хоккеисты. Вот они вчера играли, а сегодня уже нет. И я с ними, любитель. Какой я хоккеист? Я же не хоккеист. И я забрасываю шайбу. Я вижу, что чертовски хорошо получилось, случайно там бывает… И вот ко мне парень, который может из десяти буллитов десять забросить, подъезжает. Я вижу его глаза, все. И на меня говорит: «Ну, ничего себе!» Ну, как обычно рукой ударил и отъехал. Вот он меня похвалил. Я это воспринимаю, потому что он просто искренне это сделал, я вижу, что я нормально это сделал. Вот мы мимолетно (стучит кулаком в кулак - прим.) на площадке и прочее. Я это еще понимаю. А чтобы меня хвалить ради чего-то там? И даже за столом: «Вы вот…» Искренне человек говорит. «Слушайте, ну, мы же собрались не ради чего-то там — давайте по рюмке выпьем». Хоть я и непьющий человек, можно сказать, почти. Ну, давайте лучше выпьем. То есть я пытаюсь за столом, там, где дети мои и прочие, увести людей вот от этого. Это чуждо мне.